В начале нового тысячелетия в России процесс демократического перехода оказался свёрнут, а на смену ему пришёл авторитарный режим. Как и большинство подобных политических устройств, российский авторитарный режим систематически ограничивал политические права и свободы граждан и устанавливал такие правила игры, при которых легальная сменяемость власти в стране по результатам конкурентных выборов становилась практически невозможной. Однако российский авторитаризм нулевых годов оказался несколько нестандартным.

Важнейшей отличительной особенностью этого режима являлось стремление авторитарного политического лидера учитывать запросы населения страны при принятии важнейших политических решений. Большинство таких решений, включая периодические дополнительные ограничения политической конкуренции и политических свобод, в целом соответствовали предпочтениям большинства избирателей, что показывали социологические исследования и результаты выборов. Представительная демократия и политическая конкуренция в это время воспринимались значительной частью россиян как довольно сомнительные нововведения и ассоциировались с экономическим спадом 90-х годов, а также с распадом государства (СССР) и крушением стабильного миропорядка. Поэтому идеи сворачивания демократизации были популярны и сами по себе, а уж когда первые действия в этом направлении стали сочетаться со значительными успехами новой власти (экономический рост в стране в целом и подавление сепаратизма на Северном Кавказе), поддержка авторитарного политического курса и персонально автократа (выходца из КГБ, быстро заслужившего репутацию сильного лидера) стабилизировалась на очень высоком уровне. Тем не менее, российское руководство крайне редко бросало вызов преобладающему общественному мнению, хотя и располагало для этого вполне достаточными ресурсами. Единственным очевидным исключением из этого правила стала «монетизация льгот» 2004-2005 годов, вызвавшая массовые протесты пенсионеров по всей стране. С некоторой натяжкой к числу изначально непопулярных решений можно отнести постепенное внедрение единого государственного экзамена (ЕГЭ) для выпускников средних школ в конце нулевых годов, при том, что заметной протестной активности это решение не вызвало.

Остальные масштабные политические решения соответствовали общественному запросу, что подтверждалось данными социологии, поэтому российский политический режим первого десятилетия можно трактовать в качестве примера «маркетингового авторитаризма».

[Теоретическое отступление № 1. Что такое «маркетинговый авторитаризм»?

Одним из основных блоков современных политических технологий является политический маркетинг. Принято считать, что маркетинговый подход в политике пришёл на смену сбытовому подходу.

В экономике сбытовой подход отталкивается от наличия готового продукта. Собрались, допустим, трое приятелей, собрали по тысяче долларов, зарегистрировали фирму и стали производить ручки с золочёным тиснением, произвели первую партию и пытаются продать с прибылью. Тут и выясняется, что особого спроса на такие довольно дорогие ручки нет. Приходится заниматься сбытом, заказывать рекламу в СМИ (что тоже недёшево) и нанимать агентов по продажам, отдавая им значительную часть дохода. Сбытовой подход в условиях конкуренции на рынке довольно рискован, поскольку никому не нужный товар даже с помощью рекламы и активных продаж всё равно реализовать непросто.

Маркетинговый подход начинается с изучения потребностей потенциальных покупателей. Предприниматель заказывает маркетинговое исследование, выясняет, какой товар и по какой цене нужен публике, а потом производит востребованный продукт. На практике, впрочем, здесь возникают две проблемы. Во-первых, производственные возможности предпринимателя обычно очень ограничены. Может выясниться, что он просто не способен произвести продукт с нужным соотношением цены и качества. Во-вторых, результаты маркетинговых исследований не очень надёжны в ситуации, когда изучаются лишь намерения потенциальных покупателей, а не их реальное поведение. И, само собой, хорошее маркетинговое исследование тоже стоит довольно недёшево. Тем не менее, при прочих равных, применение маркетингового подхода повышает вероятность коммерческого успеха фирмы в конкурентной борьбе.

Аналогичным образом и в политике маркетинговый подход повышает шансы политиков и партий на успех в конкурентной борьбе. При этом маркетинговая логика накладывает определённые ограничения на действия политиков. К примеру, если избирательная система способствует формированию двухпартийной или двухблоковой системы, ни одна из основных политических сил не может позволить себе серьёзно отклониться от политического центра без риска проиграть выборы. Проще говоря, политики, руководствующиеся маркетинговой логикой, сначала выясняют с помощью социологов, чего хотят избиратели, а потом именно это избирателям и предлагают.

Надо, конечно, понимать, что и у таких политиков свобода рук не безгранична, поскольку у партий со сложившейся репутацией обычно складывается электоральное ядро, состоящее из идеологически ориентированных активистов, чьи запросы также необходимо учитывать.  

Поэтому в электоральной конкуренции существуют определённые пределы возможных отступлений от исходного идеологического кредо для лидера или партии. В стандартной ситуации политики могут позволить себе лишь некоторые тактические вольности, применяя прогрессивные технологии рекламной «упаковки» типового политического продукта.

Однако всё это обычно имеет смысл в ситуации острой конкурентной борьбы. Что произойдёт в условиях монополии, когда потребители волей или неволей вынуждены приобретать некий продукт у какой-то фирмы? Видимо, эта фирма быстро перестанет заботиться об интересах потребителей и изучать их потребности, а будет просто снижать свои издержки и повышать цены, максимизируя прибыль.

Авторитарный режим – как раз и есть вариант политической монополии. Если в стране созданы условия политической игры, не допускающие реалистичных сценариев сменяемости партий у власти, то зачем же, спрашивается, тратить ресурсы на изучение общественного мнения и ограничивать ассортимент возможных решений только теми вариантами, которые популярны в обществе? Иначе говоря, зачем становиться авторитарным лидером для того, чтобы затем вести себя подобно демократически избранному лидеру? Этот вопрос оставался открытым на момент формирования российской модели авторитарного режима, что придавало складывающейся модели «маркетингового авторитаризма» некоторую загадочность. Обратим внимание, что для самого авторитарного лидера это довольно обременительная модель, поскольку связывает его руки.

Маркетинговый авторитаризм можно определить как режим, в котором правящая элита не позволяет себе совершать действия, значимо сказывающиеся негативным образом на популярности в массах её официального лидера. Этот режим может сочетаться с относительно «мягким» стилем политического управления, допускающим элементы свободы слова и собраний, но не противоречит и стратегии перехода к полноценному «жёсткому» авторитаризму. Маркетинговый авторитаризм – это авторитаризм эпохи рейтингов и социологических опросов, свидетельствующих о признании политической элитой существования относительно автономного (не полностью манипулируемого) общественного мнения.

Вместе с тем, модель маркетингового авторитаризма при всей своей несомненной эффективности содержит в себе ряд уязвимых элементов. Суть этой модели, на первый взгляд, состоит в том, что авторитарный лидер ведёт себя примерно так же, как вёл бы себя на его месте демократически избранный лидер. Специальный аппарат, состоящий из социологов и маркетологов, изучает потребности граждан страны и представляет лидеру подробный отчёт. Лидер выбирает наиболее приоритетные задачи и привлекает экспертов, способных наметить план их решения с учётом имеющихся ресурсов. Затем лидер принимает окончательное решение и назначает ответственных за реализацию его плана из числа высокопоставленных представителей государственного аппарата. Если цель достигнута, государственные СМИ торжественно оповещают об этом население, не забывая подчеркнуть решающую роль авторитарного лидера в решении социальных проблем. Сложность в том, что потребностей у граждан много, и они имеют обыкновение расти. При решении или смягчении одной социальной проблемы общественное внимание переключается на следующую, ответственность за промедление с решением которой, естественно, возлагается на авторитарную власть. Кроме того, есть такие проблемы, решить которые авторитарная власть не может по определению. К примеру, если есть граждане, которым для душевного комфорта необходимо наблюдать периодическую сменяемость власти в стране, то авторитарный лидер угодить им не в силах. Авторитарный лидер, добровольно уступающий власть, — это уже не авторитарный лидер.]

Итак, в середине нулевых годов в России был сформирован маркетинговый авторитаризм. Его основные элементы: а) соответствие принимаемых решений, включая сюда и собственно ограничение свобод или «закручивание гаек», общественному запросу б) высокая роль политтехнологов, социологов и выборного процесса. Этой во всех отношениях интересной модели на первых порах сопутствовал успех во всех ключевых вопросах. В самом деле, основные запросы большинства населения при принятии решений учитывались, а издержки, присущие демократии, включая общий негативный фон в СМИ, с постоянными кризисами отсутствовали. В нулевых не просто росло общее благосостояние, но и особенно учитывались интересы наиболее важных с электоральной точки зрения патерналистски настроенных групп, в первую очередь – пенсионеров. В частности, резкое единовременное повышение пенсий в 2009 году позволило впервые за постсоветский период вывести эту социальную группу за пределы явной нищеты.

Кроме того, к концу десятилетия стало ясно, что формальные демократические институты, включая многопартийную систему, плюрализм печатных изданий, периодическое проведение формально конкурентных выборов (при фактически заранее известных победителях в большинстве случаев) в России сохраняются, и их существованию ничего не угрожает. Иначе говоря, здесь сложился не только маркетинговый, но и электоральный авторитаризм. Партия власти в условиях электорального авторитаризма должна была периодически доказывать легитимность режима, получая абсолютное или хотя бы относительное большинство голосов избирателей на выборах разного уровня. Проблема в том, что электоральный авторитаризм, по самой своей сути – система с высокой долей неопределённости и риска.

[Теоретическое отступление № 2. Источники неопределённости и риска в условиях электорального авторитаризма.

Первый источник характерен для всех авторитарных организаций – это произвол, волюнтаризм и самодурство автократа. В ситуации, когда автократу (в рамках организации) никто не может эффективно возразить, он склонен принимать всё более экзотические решения, имеющие смысл лишь в рамках его собственного «жизненного мира», т.е. набора представлений, защищённого от несанкционированного вторжения объективной реальности. В частности, губернаторами систематически назначаются бывшие охранники президента, единственным очевидным преимуществом которых являются заработанные в ходе выполнения профессиональных обязанностей личные симпатии со стороны автократа. Самый свежий пример явного самодурства – интервью Петрова и Боширова, состряпанное «на коленке» и убедившее всех сомневавшихся в том, что именно эти представители российских спецслужб крайне бестолковым образом организовали покушение на живущего в Великобритании бывшего коллегу. О выходе интервью заранее сообщил президент России, и наиболее вероятная гипотеза состоит в том, что после этого уже никто не был в силе остановить процесс, даже ввиду крайне неудовлетворительного качества конечного продукта. Профессионализм в авторитарной среде не вознаграждается. Вознаграждается лояльность. Второй источник – это разрыв между официальными нормами и реальной практикой, который необходимо постоянно поддерживать «в ручном режиме». Чтобы организовать фальсификации при подсчёте голосов, необходимо создать неформальную организацию, обеспечить позитивное и негативное стимулирование её участников, ясно осознающих, что они занимаются криминальной деятельностью. На фоне того обстоятельства, что около 2% представителей российской региональной политико-административной элиты ежегодно привлекаются к уголовной ответственности по обвинениям в коррупции, риски создания и поддержания такой структуры, точно, не нулевые. Теперь допустим, что задачу получения необходимых результатов на выборах удаётся решить проще, за счёт муниципального фильтра и правильного подбора кандидатов-дублёров, за счёт высокой популярности лидера или за счёт административной мобилизации бюджетников при низкой общей явке. Получается, что на создании фальсифицирующей структуры можно безболезненно сэкономить. Фальсифицировать выборы в условиях мягкого авторитарного режима – непростая управленческая задача. На фоне общего снижения уровня профессионализма, вызванного авторитарной средой, успешно фальсифицировать выборы тоже не удаётся (за исключением отдельных регионов, где с помощью повторяющихся многие годы практик сложилась соответствующая культура). В общем, для надёжного обеспечения нелегальных условий электорального успеха требуются постоянные усилия с существенными элементами риска.

Третий фактор связан с тем, что оппозиция с течением времени начинает прямо увязывать сам факт наличия нерешённых проблем или даже недостаточно быстрых улучшений с недееспособностью авторитарного лидера и коррумпированностью его окружения. Иначе говоря, у определённого сегмента избирателей появляются запросы, которые авторитарная власть удовлетворить не может. С этого момента классическая стратегия маркетингового электорального авторитаризма перестаёт работать. Авторитарный лидер с некоторым удивлением осознаёт, что на всех не угодишь и необходимо вырабатывать иной подход, принимая как данность наличие оппозиционно настроенной группы избирателей и внесистемных политиков, открыто бросающих вызов власти.]

Первый масштабный кризис российского авторитарного режима случился зимой 2011-2012 годов. В больших городах возник новый средний класс и заявил претензии на участие во власти и в целом на перемены. При этом поводом для протестов стали массовые фальсификации итогов голосования на выборах Государственной думы 2011 года, а координацией протеста занимались новые лидеры внесистемной оппозиции, приобретшие популярность среди уже достаточно массовой аудитории российского Интернета. Впервые в XXI веке российская авторитарная элита лишилась надёжной поддержки среди критически важного сегмента – образованных жителей мегаполисов. Казалось, перспектива массовых волнений, перетекающих в революцию, ведущую к смене режима, приобрела зримые очертания, а вынужденные уступки протестующим, включая упрощение регистрации политических партий, лишь расширили потенциал протестной мобилизации.

[Теоретическое отступление № 3. Криволинейная модель условий протестной мобилизации Эйсингера-Тилли.

В 60-х годах прошлого века в ряде американских городов прошли массовые протестные выступления цветного населения, иногда превращающиеся в уличные бунты, под лозунгами борьбы с бедностью и неравенством. Но так случилось далеко не везде. Во многих городах с многочисленным цветным населением удалось сохранить общественное спокойствие. Американский социолог Питер Эйсингер, изучивший этот удивительный феномен, пришёл к выводу, что массовые волнения наиболее вероятны при сочетании низкой репрессивности и относительной «закрытости» политической системы. В условиях высокой репрессивности издержки участия в протестах становятся чересчур высоки, а «открытая» политическая система предоставляет возможность для легального отстаивания своих интересов без уличных протестов. Эта идея была впоследствии подкреплена анализом истории состязательной политики Чарльза Тилли, показавшего, что с начала эпохи европейской модернизации массовая «внесистемная» протестная активность наиболее характерна именно для низко-репрессивных авторитарных режимов. Таким образом, частичное открытие политической системы не снижает протестный потенциал. Эффективным ответом на массовые протесты является либо усиление репрессий, либо открытие перспективы полноценного легального политического участия.]

Однако в тот раз режиму удалось справиться с возникшими проблемами. У авторитарной элиты в подобной ситуации есть два варианта: перейти к прямым репрессиям против внесистемной оппозиции или вернуть себе поддержку большинства с помощью манипулирования проблемными измерениями.

[Теоретическое отступление № 4. Теория политического манипулирования (herestetics), разработанная Уильямом Райкером, выделяла три наиболее его эффективных инструмента: 1) изменение «повестки дня»; 2) стратегическое голосование – использование «пробелов» в электоральных правилах, рассчитанных на то, что избиратель будет показывать свои истинные предпочтения; 3) переформатирование проблемного пространства для формирования выигрышной коалиции. Очевидно, что первый и третий инструменты тесно связаны, но их применение в конкурентной политике требует ресурсов, доступных инкумбенту или другим наиболее сильным игрокам. Зато в условиях электорального авторитаризма именно эти технологии практически всегда доступны автократу.]

Конфликт с Украиной и эффект «крымнаша» не только вернул рейтинг доверия президента Владимира Путина к пиковым величинам, но и маргинализировал значительную часть внесистемной оппозиции. Путин снова оказался вместе с народом против прозападных оппозиционеров. Изменение повестки в 14-м году снова поставило авторитарного лидера во главе общественного запроса. На первый план общественной повестки дня удалось вывести проблемное измерение, наиболее выгодное для авторитарного лидера. В нулевых это было противопоставление 90-м годам и их символам, а в середине 10-х – восстановление имперского величия. При этом любопытно, что технологи из администрации президента, судя по всему, не были уверены, что эффект «крымнаша» будет работать долго и перекроет негатив от санкций и падения курса рубля 14–15 годов. Характерно, что губернаторские выборы стали массово переносить на 14-й и 15-й года с более поздних сроков, хотя, как выяснилось, эта предосторожность оказалась излишней.

Апофеозом этого этапа стали президентские выборы марта 2018 года, на которых Путину удалось «вернуть себе свой 2007», хотя и совсем ненадолго. Летом 18-го года Кремль принял неожиданное и не обусловленное какими-то очевидными предпосылками решение о резком повышении пенсионного возраста. Это решение, хотя и не свидетельствует непременно о кризисе авторитарного режима, очевидно, завершает этап  маркетингового авторитаризма. Заведомо непопулярная идея, проталкиваемая без серьёзного обсуждения под шумок футбольного чемпионата, в модель маркетингового авторитаризма не укладывается. К сожалению, у нас нет надёжных данных о том, как происходило принятие этого решения, в какой мере оно было вынужденным, и насколько руководство страны изначально осознавало неизбежность последующего обрушения рейтингов президента и ЕР. См. рисунок 1. Динамика рейтингов Путина и ЕР (1999-2018 гг.).

В связи с этим избирательная кампания лета 2018 года заметно отличалась от предыдущих, поскольку в общественной повестке дня на первое место вышло предложение правительства о повышении пенсионного возраста. Практически с самого начала кампании эта тема стала активно использоваться в предвыборной агитации оппозиции. Кандидатам от партии власти не удалось уйти от обсуждения этой проблемы, поскольку большинству фракций ЕР в региональных Законодательных собраниях в рамках партийной дисциплины пришлось поддержать внесённый законопроект.

Интересно, что явка 9 сентября не увеличилась в сравнении с предыдущими выборами. Но «Единая Россия» после долгого перерыва стала проигрывать выборы в региональные парламенты по партийным спискам. В Республике Хакасия, Иркутской и Ульяновской областях на первое место в голосовании вышли списки КПРФ, хотя за счёт успехов в мажоритарных одномандатных округах партии власти удалось сохранить большинство среди избранных депутатов. К тому же в 5 регионах преодолели заградительный барьер и получили фракции в Законодательных собраниях наряду с КПРФ также и «Коммунисты России», и ещё в одном – КПСС. Очевидно, что часть избирателей, ценивших в путинской России стабильность и рост социальной поддержки государства, ушли к партиям левой оппозиции.

Но куда более неожиданным оказался результат выборов в четырёх регионах (Владимирской области, Республике Хакасии, Хабаровском и Приморском краях), где губернаторы-единороссы не смогли победить в первом туре. Казалось, что, как минимум в Приморском крае, партии власти удастся удержать ситуацию под контролем, поскольку кандидат от ЕР лидировал в первом туре, набрав 46,6% голосов с большим отрывом от коммуниста, получившего лишь 24,6% голосов. Второй тур был назначен через неделю после первого, для того чтобы оппоненты губернатора не успели договориться о совместных действиях, а президент Путин приехал во Владивосток, чтобы лично поддержать действующего губернатора А. Тарасенко. Всё это не помогло. 16 сентября во втором туре кандидат от КПРФ А. Ищенко уверенно лидировал до самого последнего момента, пока не была предпринята отчаянная попытка уже совершенно открытых массовых фальсификаций в пользу единоросса. Заметим, что всё это происходило в эпоху социальных сетей при неослабном внимании всего российского «политического класса». Возмущение, не только в Приморском крае, но и по всей стране, в конце концов, привело к отмене результатов выборов, и назначению в регионе новых губернаторских выборов «с чистого листа», которые ожидаются в декабре. В Хакасии глава республики В. Зимин, занявший в первом туре второе место и серьезно (на 12,4%) отставший от кандидата КПРФ В. Коновалова, заявил о снятии своей кандидатуры, не дожидаясь неизбежного поражения во втором туре. Повторное голосование по кандидатурам В.О. Коновалова и кандидата от «Справедливой России» А. Филягина назначено на 7 октября.

События в Приморском крае и в Хакасии привлекли внимание своей беспрецедентностью для России последнего десятилетия. В условиях жёсткого авторитарного режима итоги губернаторских выборов не отменяют, а кандидаты от партии власти не бегут с поля электорального сражения. Появилось ощущение, что вертикаль власти начинает рассыпаться прямо на глазах изумлённой публики.

На фоне этого две уже вполне ожидаемых победы кандидатов от ЛДПР в Хабаровском крае и Владимирской области скорее подтвердили наступление новой политической эпохи. При этом во Владимирской области действующий губернатор С. Орлова своим очень специфическим и крайне авторитарным управленческим стилем сумела объединить против себя не только избирателей, недовольных повышением пенсионного возраста, но и значительную часть региональной элиты, поэтому её неудача (37,5% голосов против 57% у соперника) не стала полной неожиданностью.

А вот о выборах губернатора в Хабаровском крае стоит поговорить несколько подробнее, поскольку три любопытных истории, случившиеся на их завершающем отрезке, дают представление о возможных характеристиках нового этапа российской политики.

История первая. 23 сентября, в день второго тура выборов губернатора Хабаровского края социологи из коммуникационной группы «Медиатехнологии» провели экзит-полл (опрос граждан при выходе с избирательных участков). Согласно результатам экзит-полла, за действующего губернатора Хабаровского края Вячеслава Шпорта во втором туре выборов главы региона проголосовали 57% избирателей, а за кандидата от ЛДПР Сергея Фургала – 43%. Проблема с этими цифрами в том, что официальные результаты подсчёта голосов оказались совершенно другими. Шпорт получил 28%, а Фургал – 69,6%. Как же объяснить это загадочное расхождение данных? Может быть, избирательные комиссии фальсифицировали результаты в пользу оппозиционера? Смешно, согласимся. Тогда, может быть, социологи исказили результаты опроса, чтобы прикрыть возможные фальсификации в пользу инкумбента? Не исключено. Или избиратели в массе своей уже боятся открыто признать, что они проголосовали против партии власти. С точки зрения здравого смысла наиболее вероятен второй вариант, но, кто знает? Если справедлива последняя гипотеза, то дела партии власти в России совсем плохи. Возможно, российский авторитаризм – это дом, построенный на песке, и никакого фундамента в виде поддержки граждан под ним нет, а респонденты просто систематически врут социологам, поскольку боятся. Конечно, страх – тоже неплохой фундамент социального спокойствия, но очень ненадёжный. Если вдруг режим пошатнётся, и страх ослабнет, то никто не выйдет на улицу в его поддержку, как это уже было в феврале 1917 года или в августе 1991 года.

История вторая. «Когда ФБК попросили наш хабаровский штаб записать видео для избирателей перед вторым туром, штаб отказался: мол, Фургал ничем не лучше Шпорта, и репутация у него в регионе соответствующая; приличные люди не должны такого кандидата поддерживать», – рассказал один из руководителей Фонда борьбы с коррупцией, начальник штаба Алексея Навального в период недавних президентских выборов Леонид Волков. Иначе говоря, наиболее мощная организация российской внесистемной оппозиции прямо отстранилась от участия в стихийной протестной коалиции «Большинство против партии власти», и, что знаменательно, это решение никакого заметного влияния на результат выборов не оказало. Особенно любопытно, что в августе (после того, как от участия в выборах мэра Хабаровска незаконно отстранили начальника местного штаба Навального А. Ворсина) сам Навальный открыто призвал своих хабаровских сторонников не участвовать в выборах 9 сентября, опубликовав пост с характерным заголовком «Поправка: в Хабаровске идти на выборы не надо. Там надо на митинг». «9 сентября – писал он – на избирательных участках политики не будет совсем никакой, вся она в этот день в тех местах, где проходит всероссийская акция против повышения пенсионного возраста. В Хабаровске — тем более». В политике, и даже в российской политике, нечасто случается такое явное попадание «в молоко». Именно на избирательных участках Хабаровска 9 сентября 2018 года снова началась политика, хотя, возможно и не та, которую желали бы видеть представители внесистемной оппозиции. Во избежание двусмысленностей уточним: требование Навального о допуске на выборы неподконтрольных Кремлю кандидатов абсолютно справедливо, но его стратегия «митинги вместо выборов» в сентябре 2018 года оказалась абсолютно провальной. Причём, казалось бы, ничто не препятствовало призвать избирателей сначала прийти на выборы и проголосовать против кандидатов партии власти, а уже потом идти на митинг. Но нет, Навальный фактически способствовал снижению явки протестного электората, хотя, как уже было сказано, без особых последствий. Дополнительную загадочность в эту историю привносит то обстоятельство, что стратегию бойкота несвободных выборов теперь отстаивает тот же политик, который в 2011 году с большим успехом агитировал «голосовать за любую партию, кроме партии жуликов и воров».

В этом месте российские политические аналитики традиционно ставят вопрос ребром, по шаблону, сформулированному Павлом Милюковым в 1916 году: «Что это, глупость или измена?» В поддержку обеих версий можно привести довольно много аргументов, но история, рассказанная Леонидом Волковым, бросает новый свет на эту ситуацию. Возможно, здесь не то, и не другое, то есть не глупость, и не измена, а просто печальное стечение обстоятельств, именуемое в социальной науке «зависимостью от пути».

Похоже на то, что движение навальнистов пало жертвой собственного первоначального успеха. Сформировав мощное идеологическое сетевое ядро, готовое систематически поддерживать организацию деньгами и выходить на митинги по призыву лидера с ненулевым риском административного и даже уголовного преследования, лидеры попали от этого ядра в зависимость. В самом деле, не так просто сначала призвать к бойкоту одних несвободных выборов по морально-этическим основаниям, а потом призвать участвовать в других несвободных выборах по рациональным основаниям. Актив не поймёт и не одобрит. Уж если оплачиваемые сотрудники штаба отказываются выполнять поручение из центра ввиду его моральной сомнительности с их точки зрения, то уж про остальной актив говорить не приходится. Парадоксально, но даже такой вполне авторитарный по своей стилистике политический лидер, как Алексей Навальный, не может повести своих сторонников туда, куда они идти не хотят. А они не хотят идти на несвободные выборы и не хотят создавать даже тактическую коалицию с партиями системной оппозиции, поскольку видят в них противников, а не потенциальных партнёров.

Вообще говоря, идея Навального о формировании уличного протестного ядра из радикальной молодёжи, с тем чтобы на этот костяк при благоприятном стечении обстоятельств наросло мясо массового стихийного протеста, не кажется заведомо провальной. В условиях крайне нестабильной системы электорального авторитаризма, она может в какой-то момент сработать. Но тестовые испытания пенсионной реформой показали, что традиционалистски настроенная аудитория к призывам Навального не прислушивается. Она предпочитает уличному протесту голосование за КПРФ, а либерально настроенная общественность прислушивается к идее бойкота, но тоже не рвётся на улицы. По состоянию на данный момент такая структура протестного движения, скорее, является, одной из опор режима, чем инструментом его демократической трансформации.

История третья. Если верить данным СМИ, кампанию губернатора Шпорта вела «Бакстер-групп» политтехнологов Дмитрия Гусева и Олега Матвейчева.  После первого тура в Хабаровск был переброшен сводный отряд лучших политтехнологов ЕР, только что успешно завершивших относительно конкурентные кампании в Екатеринбурге и Нижнем Новгороде. Политтехнологи-десантники не помогли, но, в общем, особых чудес после первого тура от них никто и не ждал. Однако самое интересное, что «Бакстер-груп» Гусева и Матвейчева после поражения в Хабаровске перебросили в Приморский край на новую более ответственную кампанию. Иначе говоря, заказчики вполне осознают, что проблема не в политтехнологах, и от политтехнологов требуется исполнительность и верность. Более ничего. Политтехнологи были в последние годы нужны как оформители готового результата, в некоторых ситуациях как менеджеры, но не как стратеги. Таким образом, как минимум на данном этапе, партия власти не видит причин пересматривать этот подход и питает надежды на то, что ситуация нормализуется сама собою.

Естественный тест вскоре покажет нам, по какому пути развиваются события. Можно выделить четыре варианта предполагаемой реакции Кремля на итоги губернаторских выборов. 1. Отменить их вообще (т.е. вернуться к ситуации между 2004 и 2012 годами). 2. Списать результаты выборов на краткосрочный эффект пенсионной реформы и плохую работу на местах. Заменить потенциально проблемных губернаторов новыми лицами и надеяться, что в 2019 году всё вернётся «на круги своя». 3. Перейти к однотуровым выборам с отменой или ослаблением муниципального фильтра (это будет выгодно для действующих губернаторов, опирающихся на административный ресурс – они смогут мобилизовать весь зависимый от власти электорат, а протестные голоса окажутся рассеяны). 4. Включить представителей системной оппозиции в пул приемлемых победителей выборов, т.е. допустить в регионах ограниченно конкурентные выборы с непредсказуемым исходом. Очевидно, что первые два варианта будут означать окончательный переход к «пост-маркетинговому авторитаризму», а два последних – возврат к некоторым элементам прежней модели.

Вадим Гончаров, Марк Белинский